Просматривала папку текстов, хранящихся у меня на компьютере. Перенесла все творчество посященное Макрону в отдельную директорию. После того, файлов почти не осталось
Вот, найденное на каком-то готическом сайте. (Где - не помню!)
Новосёлова Мария Владимировна
Ночь
...Ветер шептал в кронах деревьев. Он налетал порывами - шумный, беспокойный, нездешний; деревья поспешно начинали ему кланяться, и замученный радикулитом дуб лишь слегка и солидно кивал макушкой, а берёза, крупно дрожа от усердия, сгибалась в пояс - и, едва успев разогнуться, тут же снова клонилась к земле - почтительно и подобострастно; клён глухим шелестом протестовал против подобного обращения. Волнуясь и раскачиваясь, деревья торопились забросать её воздушно-белое платье своими опадающими, подхваченными ветром отпрысками - нежно-золотистыми, с акварельно-зелёными разводами... так осыпают пшеничными зёрнами молодую невесту, - неудобно, как-то боком подумалось ей. Тонкий и мягкий лунный луч привольно гулял по её лицу - по чистому гладкому лбу, по густым бархатным ресницам, по высоким скулам с еле уловимым оттенком тени, по ярко-чёрным кудрям, в беспорядке падавшим на плечи. Касание лунного луча было приятным - словно шёлк скользит по лицу - и она стояла так долго, очень долго - и ветер обходил стороной складки её длинного белого платья. Только тихо шуршала аллея, качая по дорожке густыми тенями, и казалось странным - как это ни одна чёрная, с острыми от темноты гранями ветка не рассекла ещё тонкого, как нитка, луча.
Вздрогнув - но не так, как вздрагивают люди: спиной и лопатками, а словно вздохнув всем телом - она соскользнула с тропинки и исчезла в неровных прерывистых голосах старого парка, став ещё одним призраком в театре теней.
читать дальшеИз-за поворота показался молодой человек. Он был красив той странной пугающей, почти демонической красотой, что чаще вдохновляет поэтов, нежели художников. Даже не видя его лица, скрытого тенью надвинутой на лоб шляпы, она могла описать его внешность во всех подробностях - бледная кожа, мягко горящие рассеянным огоньком живые чёрные глаза, небольшая бородка, гордая посадка головы, надменные тонкие брови и острые, словно зубы, углы крахмального воротничка, упирающиеся в подбородок... Он прошёл в одном дыхании от неё - удивительно тихо для человека, скорым размашистым шагом, высоко вскидывая тяжёлую трость - и казавшийся чёрным от ночи плащ вздрагивал при каждом его движении, словно отсыревший и потемневший берёзовый лист... и кривился в недовольной брезгливой гримасе спрятанный в складках остренькой бородки рот, и широко раздувались белые, словно выточенные из мрамора ноздри... Его лицо было царством белого и чёрного - белого мрамора и чёрных теней - и тени побеждали...
Он не заметил её. Она была сыта - но, сама не зная, зачем, скользнула вслед за ним - тенью среди теней, бликом среди бликов, вздохом опадающей листвы, призраком исчезающего тумана. Она не знала, что привлекло её в нём - может, его странная яростная красота, может - голодный, не приглушаемый даже тенью блеск глаз необычного разреза... так блестят глаза, когда выпестованный нищетой человек, несмотря ни на что, сумевший "выбиться в люди", глядит - и никак не может наглядеться на окружающие его блеск и роскошь - за несколько часов перед тем, как вновь, без особого сопротивления, вполне индифферентно, опуститься на то самое дно, в ту самую густо-зелёную бородатую прибрежную тину, откуда его по чистой случайности подняла наверх мутная бездушная волна-Фортуна...
Молодой человек вошёл в калитку. Пять ударов сердца - его сердца, понятное дело! - и вот он уже, стремительно миновав узкую, осыпанную гравием дорожку, взлетел по трём высоким ступенькам, остановился у парадной двери, вслепую тыкая в неё ключом в поисках скважины. Наконец замок щёлкнул, и по дому зашелестели-загуляли тихие шаги, похожие на сквозняк своей способностью замирать в самых неожиданных местах. Окончились же шаги - резко и неожиданно, словно задохнулись - в маленькой комнате на втором этаже, откуда сквозь неплотно задёрнутые занавеси доносилась негромкая, голубоватая, уютная и нестрашная полоска ночника.
Она впустила в душу лунный свет - и взлетела, лёгкая, как белое облачко, одна среди острых, как иглы, и рвущихся в небо конусов елей. Прямо под окном нескончаемой сытой змеёй тянулся карниз в ладонь шириной - и она устроилась прямо там, купаясь в водопаде призрачного сияния, удобно касаясь лицом - не чувствующим, впрочем, холода - ночного прохладного слепого стекла. Сквозь неплотно сомкнутые, пёстрые, как крапивница, крылья занавески, была видна часть комнаты - детская кроватка, застеленная бельём в голубовато-зелёный цветочек, из прорези пододеяльника выглядывает конец атласного стёганого одеяла... В кровати лежит девочка лет шести, и её чёрные, подстриженные "шапочкой" волосы резко контрастируют с накрахмаленной наволочкой. На смуглой, здоровой коже ребёнка играет лёгкий румянец, она жадно слушает, затаив от восторга дыхание, карие глаза блестят восхищённо - только вот не разобрать ни слова из того, что говорит ей склонившийся к детской кроватке молодой человек - с нехорошей усмешкой говорит, быстро и остро мерцая зрачками - и только ребёнок может не заметить овладевшего им возбуждения - недоброго возбуждения, захватившего его несмотря на искусственно понижаемый до полушёпота голос... Только ребёнок.
Наконец он уходит - протянув перед тем сонно и сладко зевающей девочке полный стакан апельсинового сока, налитый из предусмотрительно оказавшегося на ночном столике графина, масляно и влажно выставляющего облитый светом ночника пузатый бок. Девочка жадно приникла к стакану, отпила несколько глотков - было видно, как глотки, словно шарики, перекатываются вниз по нежной девичьей шейке - и опустила стакан обратно на столик, оставив половину сока недопитой.
Тонкая смуглая ручка легла поверх одеяла. Сонно повернувшись, девочка уткнулась носом в сгиб другой руки - да так и заснула...
Прошло несколько часов (за это время облитая лунным сиянием фигура ни разу не пошевелилась), и сон сменился смертью. Ночник давно уже отплевался и погас - но ошибиться всё равно было невозможно, она тысячи раз видела, как уходит жизнь... Смерть, её старая знакомая, домашняя и тихая - пока ещё домашняя и тихая - коснулась лба девочки нежным сестринским поцелуем... и всё. Не дрогнуло лицо в мучительной бессмысленной гримасе, не колыхнулись веки - просто с полуоткрытых губ сорвался, утонув в подушке, лёгкий, как пушинка, вздох - и остановилось сердце. Стучало всё тише, глуше, едва слышно - как осыпающиеся лепестки розы - и уснуло, отозвавшись в груди коротеньким эхом. Тук... пауза... тук... пауза и ещё одна пауза... ту...
Тишина.
Она продолжала ждать. Недвижной, посторонней, невидимой наблюдательницей. Где-то через сотню ударов сердца (чьего сердца? - там же не осталось ничего живого, разве что - и то с некоторой натяжкой - механический перестук питаемого поворотом ключа сердца часов...) от соскользнувшего в смерть тела отделилась тень. Маленькая тень в белой кружевной ночной рубашке до пят, прозрачная и колеблемая тьмой и сквозняком.
Она осторожно царапает ногтем по стеклу. Тень, стоящая у постели, удивлённо разглядывающая собственное тело, почти человеческим движением вскидывает голову - и встречается глазами с ней.
- Мне можно войти? - молча спрашивает она.
- Да-да, конечно, - удивлённо отзывается тень, и она, пользуясь приглашением, вздохом тумана просачивается в комнату сквозь неплотно прикрытые створки окна.
- Вы - фея? - восторженно-радостно распахивая огромные карие глазищи, спрашивает девочка.
- Нет. А почему ты так решила?
- Но ведь ходить по воздуху умеют только феи!
- Неправда твоя, - уголками губ и бездонно-синими, как предрассветное небо, глазами улыбается пришелица. - Вот тебя, к примеру, как зовут?
- Лилия...
- Красивое имя... Дай мне руку, Лилия, и ты увидишь, что ходить по воздуху - так же просто, как, скажем, ходить по земле...
Девочка доверчиво протягивает ей прозрачную, почти невидимую ладошку - и вдруг, смешно перебирая ногами, словно жеребёнок, что только-только учится ходить, делает несколько робких шагов вверх, будто по ступенькам из прозрачно-невидимого стекла.
Рассмеявшись нежным серебристым смехом, бесплотным шорохом сквозняка раскатившимся по комнате, девочка глядит на неё восторженно и счастливо, с лёгкой примесью быстро исчезающей недоверчивости, улыбаясь невесомой, тающей улыбкой.
- А он говорил, что летают только в сказках! - наконец шепчет восхищённо Лилия.
- А "он" - это кто?
- Мама сказала, что он мой новый папа.
- А где сейчас твоя мама? - продолжает расспрашивать она. Пушистое облачко грусти набегает на доверчиво-ликующие черты девочки.
- Мама умерла. Это значит, что она ушла и уже не вернётся, - серьёзно, как взрослая, объясняет Лилия. - И я её никогда, никогда больше не увижу.
- Разве? - спрашивает она, по-птичьи склонив голову набок. - Но ведь если твоя мать не может к тебе прийти - это не означает, что ты не можешь прийти к ней...
- А разве так можно? - осторожно интересуется девочка с тенью сомнения на призрачном личике.
- Конечно! Иди со мной, и я тебя научу!
Ни секунды не колеблясь, Лилия вслед за ней делает шаг к окну. Две тонкие, словно сотканные из сверкающей кисеи тумана фигуры - одна повыше, другая пониже - исчезают, не оборачиваясь, и вновь появляются - только уже по другую сторону стекла.
- Тебе нужно идти вверх - во-он по той дорожке, - говорит она. Лилия кивает головой. Без раздумий и сомнений, так доверчиво и безоглядно, как умеют только дети, девочка ступает на блестящую дорожку из лунного серебра - и, быстро перебирая маленькими босыми ногами, идёт по ней. Она смотрит ей вслед, смотрит долго, потом отворачивается - для того, чтобы встрепенуться, услышав детский беззвучный голосок за спиной:
- Спасибо вам! Знаете, наверное, вы всё-таки фея!
И девочка, вернувшаяся с полдороги в Небо, чтобы сказать эти слова, вновь ступает на лунный луч - и на этот раз её уже ничто не держит внизу, и она исчезает вдали - невесомая и светлая, как пёрышко, девочка с коротко подстриженными чёрными волосами...
Она остаётся одна у окна - только ночной прохладный воздух под маленькими ступнями, только ветерок, чудным образом не трогающий сползающих на лоб локонов... Лунный свет тонет в её непроницаемо-матовых глазах, безразличное жёсткое лицо - мраморная маска, не лицо! - словно бы стало ещё жёстче...
Она размышляла.
...Он проснулся от ужаса, посреди ночного кошмара, виски сдавило звенящей болью, кожа была влажна и холодна, точно рыбья чешуя, а в горле притаилась жажда - и он, голодно хватая ртом хриплый воздух, не глядя, нашарил на ночном столике наполовину полный стакан апельсинового сока - и опрокинул его в себя, так и не обратив внимания на то, что совсем рядом с первым на столике стоял другой стакан... А потом он уснул - праведным сном добродетельного старца.
Когда луна уже уходила за горизонт, сон сменился смертью. Не исказились от боли красивые яркие губы, любившие жизнь во всех её проявлениях, а особенно любившие - деньги, оставленные его женой дочери от первого брака, перешедшие бы к нему, если б девочки не стало... не дрогнули веки, отороченные бахромой ресниц. Просто тихо, без слёз и жалоб, остановилось сердце. Оно вздрагивало всё медленней и медленней... тук... пауза... тук... пауза, длиннее первой - и снова "тук" - тише, глуше - и снова пауза, и кажется - вот уже всё, конец, совсем конец, и неслышно останавливается в венах и артериях кровь... ту...
Тишина.
...Свет заливал бледным шёлком прекрасное лунное строгое лицо. Ветер шептался с верхушками деревьев, обирая с них листья. А потом он умолк и стало тихо.
Звёзды - одна за другой - соскальзывали за горизонт.
6 июля 2000г. AD, Москва.
Не иллюстрация, но под настроение.
P.S. Господа, может посоветуете какие-нибудь хорошие рассказы? А то в сети всего много, но большая часть - редкостная муть. Жанр и фэндом (или его отсутствие) мне достаточно безразличны... Ведь накопано же у вас, наверное, чего-нибудь такого, что лично вам очень нравится. Поделитесь, а?